По следам Холокоста. Дети войны.

      Страшны не только последствия Холокоста, той самой катастрофы, когда были выбиты основные интеллектуальные силы и количественный состав нашего народа, целой нации. Только теперь стало понятно, что это было бедой не только для нас, но и для других народов, для целого мира. Сколько среди них погибло гениев и просто талантливых людей, какой толчок они смогли бы дать развитию цивилизации, продвинуть человечество в бесконечность того же космоса – этого уже не сможет подсчитать никто. Стены лагерей, крематориев и гетто теперь ничего не расскажут. И когда в разных странах фашизм яро поднимает голову, оправдывая уже собственные зверства национальными интересами – им нужно показывать с утра до ночи кадры документальных фильмов, на которых запечатлены ГОРЫ человеческих волос, лоскуты кожи, ИЗ КОТОРЫХ ШИЛИ СУМКИ, КОШЕЛЬКИ И ПЕРЧАТКИ. Еще страшнее те люди, которые с форсом носили все это. А горы детской и взрослой одежды таких же, как они, людей, сожженных в печах, жизнь которых оборвалась на взлете?! Может быть, хоть это смягчит закованные в националистическую броню сердца нелюдей. Я уже не могу смотреть такие кадры без слез и валидола. Это страшно. Страшно, кто и чем бы все это зло ни пытался оправдать. Надо всегда помнить о том, чего нельзя забывать. От этого зависит будущее нашей цивилизации. Колокол Бухенвальда никогда не смолкнет в сердцах людей с еще не заплывшей жиром памятью. Дело не в евреях. Не в них. И не в славянах или мусульманах. И не в белых, черных, желтых… а в нас самих. Что-то неправедное культивируется в нашем сообществе, хотя это может звучать архаично. Покопайтесь в своей душе и, если вы найдете в ней что-то грязное, попытайтесь ее очистить честной духовностью. Все, о чем я пишу, давно всем известно, поэтому я не пытаюсь что-либо морализировать. Просто порой душа плачет за всех тех людей, которые не слышат друг друга. Да и не пытаются слышать.

       

Не только немцы создавали трагедию Холокоста. Имена на поверке рассчитываются миллионами жизней, безвинно отданных на алтарь беззакония и террора, открыто царивших в собственной стране с 1937 по 1953 годы. Хотя бесправия было достаточно и потом, и опять от имени партии. Правда, более завуалировано. Но была и остается проблема еще одной категории граждан, которым война испортила всю бессознательно сознательную жизнь – это дети войны. Много страшного досталось на нашу долю, но редко кто об этом вспоминает. Искалеченные катком той страшной войны не только физически или психологически, но и помиравшие десятками, сотнями тысяч от холода, голода, и страха смерти. Это были дети войны! Вспомните Ленинград, Сталинград, Москву, многие другие города и населенные пункты, выживавшие без запасов продовольствия и топлива. Дети войны, перенесшие наравне со взрослыми все тяготы оккупации, жесточайшие бомбежки, потерю самых близких, теряли себя в призрачном эфемерном будущем. Перенесенные тяготы и лишения оставили свой след в подсознании детей. У многих из них была ущербной психика. И кто мог сказать, в какой момент в их подсознании откроется та самая «черная дверь-дыра», и каким жизненным выхлопом она в них же и выстрелит? Эти дети за многие, уже послевоенные годы, так и не смогли избавиться от сосущего чувства страха и чувства голода. В чем провинились эти дети перед взрослыми, которые, натянув на себя цвет хаки, вдруг превращались в человеконенавистников и детоубийц. Это и было фашиствующее племя, из которого в разных странах выродились будущие наци и маньяки. С каждым днем все меньше ветеранов в строю победителей, бравших рейхстаг, но рядом с ними должны стоять их дети, пережившие вместе с ними то страшное и смутное время, туманящееся где-то рядом и сегодня. Я по себе знаю, как это страшно – быть ребенком войны. В августе 1941 г. моей маме удалось бежать из Харькова на одном из последних составов с партийным и руководящим админаппаратом, чиновниками и активистами. Как в эти теплушки удалось просунуться нескольким еврейским семьям, до сих пор трудно понять. Видимо, какая-то ценность в них все-таки была. Моя мама педагог, пионервожатая и активистка незадолго до начала той мировой катастрофы вышла замуж за веселого молодого офицера с горящими от веры в будущее глазами, приехавшего из Баку погостить к харьковским родичам и… Совсем, как в романах, они встретились и тут же влюбились друг в друга. Поженились быстро, будто чувствуя назревавшую трагедию. Образно говоря, папа из теплого гнездышка молодоженов сразу же ушел на фронт. А в конце 43-го его вернули уже в госпиталь с глазами, темнеющими от боли и светлеющими только от обезболивающих препаратов. Но это все потом, а пока моя мама, уложив меня на сохранение в своем животике, прощалась с родным Харьковом, друзьями, соплеменниками. И, вообще, прощалась со вчерашней жизнью, не зная, что ожидать от дня завтрашнего, высунувшись из теплушки, в которой были собраны женщины с детьми и такие же, как она, будущие мамы. Все они в тоске, но с какой-то надеждой увозили в своих сердцах образы своих любимых. Отец, убывая на фронт, взял с мамы слово, что она проберется на Кавказ к его родителям. Он считал, что ей с новорожденным там будет легче. Задумка была хорошая, но трудновыполнимая. Теперь в Баку надо было добираться по окружной дороге через Среднюю Азию. Что мама и сделала. Добиралась она чуть больше года. На станциях вагоны держали по нескольку суток, а то и более. Зеленую улицу получали только военные эшелоны, следовавшие на передовую или встречные санитарные поезда с громадными красными крестами, спешившие в обратную сторону, чтобы разбросать тяжело раненных по госпиталям и снять с поезда умерших в пути. Припасы давно закончились. Изредка на станциях стояли полевые кухни, и тогда беженцам выдавали суп или какую-нибудь жиденькую кашу, чему изголодавшиеся люди были безмерно рады. Горячая пища перепадала редко. Все, что можно было обменять на продукты, давно обменяли. На больших станциях шумели барахолки. На них гнездился и преступный элемент, которому плевать было на простых людей. Мародерствовали даже по вагонам, отбирая у несчастных жалкие остатки. Если их отлавливал патруль, то таких бандитов расстреливали на месте по закону военного времени. Бомбежки случались достаточно часто. Немецких ассов не смущало, что на составах алели кресты или надписи – «дети». Сколько народу (в особенности, детей) умирало по дороге от болезней, голода и бомбежек! Как рассказывала мама, на одной из станций их эшелон загнали в тупик. Здесь скопилось множество таких же эшелонов, следовавших в обе стороны. Людям повезло. На этой станции выдавали кипяток. Его набирали в кружки, котелки, каски, в обжигающие руки бутылки. И тут тревожно завыла сирена, ее подхватили паровозы. И в этой какофонии взорвались первые бомбы. Фашистам было плевать на красные кресты, на составы с беженцами и детьми. Бомбы летели косяком, и сплошной завесой поднималась истерзанная земля. Это был кромешный ад. Люди разбегались, куда глаза глядят и в итоге превращались в страшное месиво. Они прятались под вагонами и взлетали на воздух вместе с ними. Стонала горевшая земля, скрежетал металл, и сипло умирали паровозы. Моя мама, придерживая живот, пыталась бежать меж рельсов за другими женщинами с детьми. Вот они – дети войны! Бомба упала в самую гущу, и наступила тишина. Маму подбросило взрывом, и она упала животом на рельсы. Вот так я и появился на белый свет, барахтаясь меж ее ног, весь в крови и задыхаясь от писка. Мама не шевелилась. Все могло бы закончиться для меня трагически, как для миллионов таких же малых моих сограждан, но видимо мое время тогда еще не пришло, иначе я не писал бы эти строчки. Мое счастье было массивным. За мамой бежала тучная женщина в ярко-синем платье и что-то часто-часто причитала на языке своих предков. При очередном взрыве она прижалась к земле, и я оказался буквально перед ее носом. Она, ничего не понимая, уставилась на меня, а потом перевела взгляд на мою маму. Видимо боженька ей что-то все-таки шепнул прямо в сознание, ибо она начала с трудом соображать. Тяжело поднявшись, женщина подхватила меня, а затем стала, озираясь, оглядываться, не зная в какую сторону бежать. Вдруг она оторвала рваный подол своего платья и завернула в него меня. Можно было понять, что она на что-то решилась. И тут вдруг шевельнулась и застонала моя мама. Видимо, никто не хотел, ни небо, ни земля, чтобы я вырос сиротой, если меня все-таки вытащат из этой гигантской мясорубки. Женщина еле себя несла, заодно тащила меня и мою маму, с трудом взвалив ее на плечо. Самолеты в черных паучьих крестах наконец-то отбомбили, отстреляли весь боезапас и в приподнятом настроении отвалили на базу. Еще бы! Столько народу поубивали, покалечили, столько детей осиротили. Гитлер будет доволен! Мы с мамой больше никогда не видели нашу спасительницу и даже не узнали ее имя. Все говорят, что в такое страшное время многие люди были куда добрее и отзывчивей, чем в благополучное. Записать мое рождение мы смогли только на казахской земле, на станции Уштобе, спустя месяца полтора от правды.

Моя приятельница Жанна Меир, тоже дитя войны, была это же время в Сталинграде. Она всю жизнь кричала во сне и не оставляла на столе ни крошек, ни остатков хлеба. Она их аккуратно собирала со стола и съедала. Она не могла смотреть на детей в осажденном, сражающемся Сталинграде. Жанна заснула навсегда в День Победы на показе хроники.

Аня Фридман. Хороший друг, так и не доехавшая до Израиля. Большая семья – это всегда груз на своих желаниях и подрезанные крылья. Хотя дети этого никогда не понимают, пока сами не превращаются в бабушек и дедушек.

Мои друзья Петя и Зина Кишиневские из Молдавии. Они оба дети войны, и проблем у них всегда было выше крыши. Вторую жизнь – шунтирование сердца Петру подарила медицина Земли Обетованной. Они приехали в Хайфу двадцать с лишним лет назад вместе со взрослыми детьми. Для них теперь нет ничего дороже родины предков.

Моя землячка из Баку Аля Шойхет перебралась в Тель-Авив в надежде написать потрясающий исторический роман об израильтянах, живших здесь многие тысячелетия назад. Чтобы все понимали и помнили это.

     Нельзя требовать от древнего народа, давшего миру множество выдающихся деятелей во всех сферах человеческой активности, забыть о земле предков, даже если этот народ на протяжении всей библейской истории неоднократно изгоняли другие, более многочисленные и мощные народы. Но народ Израиля всегда находил дорогу домой. Даже если за время их вынужденного отсутствия там оседали и завоеватели. Птицу, куда не завези, она всегда найдет дорогу домой, даже если она там погибнет. Но мы не птицы и погибать не собираемся. Во всяком случае, потрясающий по замыслу роман моей землячки будет именно об этом. Так обещает дитя войны Аля Шойхет. А люди моего поколения, дети войны, слов на ветер не бросают. Как помогать ветеранам войны, мы почти знаем, а вот как поддерживать детей войны, кроме одноразовой германской помощи, еще не придумали. Не для себя же стараемся, а ради восстановления исторической справедливости. Поскольку детей войны мы встречаем во многих странах антигитлеровской коалиции.

Писатель, журналист,

Академик МАНВО (Лондон),

УАН (Киев)

Семен Житнигор